В начале XIX века на планете жило около одного миллиарда человек. К началу XX население выросло до двух миллиардов. Сегодня уже восемь. Причины этого р

Рост численности населения сопровождался и ростом ожиданий. В начале XX века получила распространение первая глобальная медиа-технология — "синематограф" . Массы увидели на экране богатство, комфорт и изобилие, и захотели жить так же. Это сформировало принципиально новые запросы: жить удобнее, богаче, интереснее. Социалистические эксперименты XX века укрепили этот сдвиг. СССР и другие проекты показали: государство может и должно брать на себя ответственность за удовлетворение потребностей масс. Обеспечивать прожиточный минимум, образование, здравоохранение. Даже страны, где социализм не победил, были вынуждены отвечать на этот вызов. Так идея государства всеобщего благосостояния закрепилась в массовом сознании. Позднее на Западе возникла ещё одна связка: экономический рост якобы можно обеспечить через рост населения и стимулирование потребления. Кредиты, социальные выплаты, поддержка рождаемости — всё это стало частью новой модели. Считалось, что если людей станет больше, они будут больше потреблять, то экономика сама разгонится и все останутся в выигрыше. Но реальность оказалась иной. Люди охотно потребляют, но участвуют в производстве далеко не все. Возник глобальный дисбаланс: для поддержания материальной базы достаточно полутора–двух миллиардов, тогда как остальные шесть заняты в основном потреблением. Потреблением разного уровня, конечно - иногда большом, а чаще на нищенском уровне. Именно эти «лишние» с точки зрения экономики люди стали политическим фундаментом современного государства. Государство обеспечивает им минимальный уровень благосостояния — пособиями, льготами, бюджетными зарплатами, — и получает взамен легитимность и стабильность. Это негласный общественный договор: хлеб в обмен на лояльность. Цифровизация внесла дополнительное измерение. Социальные сети обнажили неравенство и избирательность государственной поддержки. Массы начинают видеть в государстве не гаранта их благополучия, а обременение. Научно-техническая революция усиливает этот кризис. Автоматизация и искусственный интеллект сокращают спрос даже на тех работников, что ещё недавно казались незаменимыми. Материальную цивилизацию можно поддерживать силами меньшинства, а миллиарды людей превращаются в социальный балласт. Именно здесь возникает парадокс. Если государство исчезнет, исчезнет и система перераспределения, на которой держится существование «лишних людей». Те самые полтора миллиарда производителей будут рады сбросить соцнагрузку. Ни корпорации, ни технологии не станут обеспечивать миллиарды. В действительности государство — единственный институт, которому они нужны. Тут нужно понимать, что волна научно-технического прогресса исходит в основном из США, где расположены ведущие технологические компании (хотя угроза нависает и над ними). Другие государства стремятся от них закрыться, создавая собственные цифровые экосистемы и усиливая контроль. Но чем больше государство увлекается технологиями, тем меньше зависит от мнения масс и превращаясь в такую же технокорпорацию. Так складывается основной конфликт XXI века: научно-технический прогресс против государственного контроля. Правительства вводят жёсткие цифровые режимы, ограничивают софт, сканируют переписки. А техно-корпорации ищут способы обхода: децентрализованные протоколы, криптография нового поколения и спутниковая связь. Финал неочевиден. Мир может распасться на закрытые цифровые анклавы под полным контролем власти. Может случиться прорыв в сторону неблокируемых коммуникаций. Или появится смешанная форма. Но ясно одно: эпоха свободного интернета и социального государства постепенно заканчивается. А вопрос «лишних людей» трансформируется в вопрос «лишних государств».